Такие красивые немецкие игрушки
Обновлено: 03.05.2024
В немецкой семье я долгое время не могла понять кто такой Тони и почему все вечно о нем говорят. Я всегда видела только странный зеленый кубик среди игрушек на полке. Он просто стоял у стены, когда я начала жить с немцами. Я думала, что это обычная игрушка, пока моя немецкая семья не пригласила меня с ними на экскурсию по городу, и мы не зашли в магазин электроники "Спутник".
Мы поднялись в отдел дисков, и моя хостмама с детьми тут же побежали к Тони. Я подумала, что их друг Тони здесь, и они бегут ему на встречу, но какого было мое удивление, когда дети подбежали вот к таким маленьким игрушкам на стеллажах и начали говорить "Я хочу такого Тони", а другой "А я такого". Причем цена, как видите на фотографии сверху, на них высокая (11 евро 99 центов = 1060 руб.). Причем у каждого Тони своя.
Так что же такого особенного в этой игрушке?!
Эта игрушка, которая рассказывает различные сказки и истории при соприкосновении вот с этим зеленым кубиком, который стоит 79,99 евро = 7000 руб:
Игрушка ставится в центр кубика и автоматически начинают играть при соприкосновении. Центральная часть кубика загорается зеленым.
Игрушка ставится в центр кубика и автоматически начинают играть при соприкосновении. Центральная часть кубика загорается зеленым.
Первые зеленые кубики стоили около 200 евро (17500 руб.) со слов моей хостмамы, и многие родители - немцы старались приобрести каждому ребенку в семье этого Тони. То есть у каждого братика был свой куб и свои игрушки, потому что дети очень часто дерутся из - за выбора той или иной игрушки, которая играет сказку. Я сама лично часто видела эти драки моих немецких хостбратиков, так как в моей немецкой семье был только один кубик.
Интересно, что Тони появились в Германии в 2014 году. С 2016 в Германии, Австрии и Швейцарии. В 2018 появились сказки и на английском языке, и Тони стали популярны в Великобритании и Ирландии, в 2019 году распространились по всей Европе, а в 2020 начались продажи Тони в Америке. Интересно, а когда до России доберутся? :)
Этих Tonies можно взять в библиотеке, как иногда делала моя хостмама. Каждую неделю она ездила вместе с детишками в библиотеку, и мальчики выбирали понравившихся Тони. Бывало, что игрушки из библиотеки не работали, и все мы очень расстраивались. Я тоже подсела на этих Тони: качество потрясающее. Сначала мне непонятно было о чем речь, но с улучшением моих знаний немецкого языка, понимание становилось лучше и лучше с каждым днем. Мы уже пели песни все вместе, уже и шуточки были из Тони.
Когда же появилось это изобретение и кто его придумал?!
У двух немецких пап из разных семей, чьи дети ходили в один детский сад (у каждого по двое детей) возник вопрос: "Почему в эпоху смартфонов и планшетов детям все еще приходится возиться с хлипкими серебряными дисками, чтобы слушать аудиокниги и музыку?" Патрик Фасбендер и Маркус Шталь являются отцами, которым пришла в голову идея Tonies и Toniebox, и они основали компанию Boxine GmbH:
"Ничего себе папы в Германии!" - подумала я, - "О детях думают и. ДЕЙСТВУЮТ!"
Я считаю, что Tonies и Toniebox это суперское изобретение, так как невероятно удобно в использовании и безопасно! Мой самый младший хостбратик, которому годик, только так сам выбирал разные сказки, садился и слушал ни у кого не прося помощи. Он переносил кубик то на диван, то на пол. Кубик очень легкий. И язык с ним учится моментально.
Думаю, и до России дойдет в скором времени. Только интересно КОГДА?! :)
Родом мы из деревни Меховая Орловской области. Оттуда нас пешком пригнали в Беларусь. Гнали из концлагеря в концлагерь… Когда меня хотели забрать в Германию, мама подложила себе живот, а мне дала на руки меньшего братика. Так я спаслась. Меня вычеркнули из списка.
Ой! Душа будет сегодня весь день и всю ночь не на месте. Тронула, разворошила…
Собаки рвали детей… Сядем над разорванным дитяткой и ждем, когда сердце у него остановится… Тогда снегом прикроем… Вот ему и могилка до весны…
…В сорок пятом… После Победы… Послали маму строить в Ждановичах санаторий, я – с ней. И так тут и осталась. Сорок лет в санатории работаю… С первого камня я тут, все на моих глазах поднималось. Дадут мне винтовку, десять пленных немцев, и я их на работу веду. Первый раз привела, бабы обступили нас: кто с камнем, кто с лопатой, кто с веником. А я вокруг пленных бегаю с винтовкой и кричу: «Бабоньки! Не трогайте их… Бабоньки, я за них расписку дала. Стрелять буду!!» И стреляю вверх…
Бабы плачут, и я плачу. А немцы стоят… Глаз не поднимают…
В военный музей мама ни разу меня не водила. Один раз увидела, что я смотрю газету с фотографиями расстрелянных – забрала и поругала.
У нас в доме до сих пор нет ни одной военной книжки… А уже я сама… Давно живу без мамы…
«В первый класс мама носила меня на руках…»
Инна Старовойтова – 6 лет.
Мама поцеловала нас и ушла…
Мы остались в шалаше вчетвером: младшие – братик, двоюродные брат и сестра и я – самая большая, семь лет. Мы не в первый раз оставались одни и научились не плакать, вести себя тихо. Знали, что мама наша разведчица, ее послали на задание, а нам надо ее ждать. Из деревни мама нас забрала, и жили мы теперь с ней вместе в семейном партизанском лагере. Это долго была наша мечта! А теперь – наше счастье.
Сидим и слушаем: деревья шумят, женщины неподалеку стирают, детей своих ругают. Вдруг крик: «Немцы! Немцы!» Все стали выбегать из своих шалашей, звать детей, убегать дальше в лес. А куда мы побежим, одни, без мамы? А вдруг мама знает, что немцы идут в лагерь, и она бежит к нам? Так как я самая старшая, приказываю: «Молчок всем! Здесь темно, и немцы нас не найдут».
Притаились. Совершенно затихли. Кто-то заглянул в шалаш и сказал по-русски:
– Кто есть, выходите!
Голос был спокойный, и мы вылезли из шалаша. Я увидела высокого человека в зеленой форме.
– У тебя папа есть? – спросил он у меня.
– Он далеко, на фронте, – выложила я.
Помню, что немец даже засмеялся.
– А мама твоя где? – задал он очередной вопрос.
– Мама с партизанами в разведку ушла…
Подошел другой немец, тот был в черном. Что-то они переговорили, и этот, черный, показал нам рукой, куда надо идти. Там стояли женщины с детьми, которые не успели убежать. Черный немец навел на нас пулемет, и я поняла, что он сейчас будет делать. Я не успела даже закричать и обнять маленьких…
Проснулась я от маминого плача. Да, мне казалось, что я спала. Приподнялась, вижу: мама копает ямку и плачет. Она стояла спиной ко мне, а у меня не было сил ее позвать, сил хватало только, чтобы смотреть на нее. Мама разогнулась передохнуть, повернула ко мне голову и как закричит: «Инночка!» Она кинулась ко мне, схватила на руки. В одной руке меня держит, а другой остальных ощупывает: вдруг кто-нибудь еще живой? Нет, они были холодные…
Когда меня подлечили, мы с мамой насчитали у меня девять пулевых ран. Я училась считать: в одном плечике – две пули и в другом – две пули. Это будет четыре. В одной ножке две пули и в другой – две пули. Это будет уже восемь. И на шейке – ранка. Это будет уже девять.
Кончилась война… В первый класс мама носила меня на руках…
«Собака миленькая, прости… Собака миленькая, прости…»
Галина Фирсова – 10 лет.
Сейчас – на пенсии.
У меня была мечта – поймать воробья и съесть…
Редко, но иногда птицы появлялись в городе. Даже весной все смотрели на них и думали об одном, о том же, о чем думала я. О том же… Отвлечься от мыслей о еде ни у кого не хватало сил. От голода я ощущала внутри постоянный холод, страшный внутренний холод. Также и в солнечные дни. Сколько на себя ни надень, холодно, нельзя согреться.
Очень хотелось жить…
Я рассказываю о Ленинграде, где мы тогда жили. О ленинградской блокаде. Убивали нас голодом, убивали долго. Девятьсот дней блокады… Девятьсот… Когда один день мог показаться вечностью. Вы не представляете, каким длинным голодному человеку кажется день. Час, минута… Долго ждешь обеда… Потом ужина… Блокадная норма дошла до ста двадцати пяти граммов хлеба в день. Это у тех, кто не работал. По иждивенческой карточке… С этого хлеба текла вода… Разделить его надо было на три части – завтрак, обед, ужин. Пили только кипяточек… Голый кипяточек…
В темноте… С шести утра я занимала зимой (помню больше всего зиму) очередь в булочную. Стоишь часами… Длинными часами… Пока подойдет моя очередь, на улице опять темно. Горит свеча, и продавец режет эти кусочки. Люди стоят и следят за ним. За каждым движением… Горящими… безумными глазами… И все это в молчании.
Трамваи не ходят… Воды нет, отопления нет, электричества нет. Но самое страшное – голод. Я видела человека, который жевал пуговицы. Маленькие и большие пуговицы. Люди сходили с ума от голода…
Был момент, когда я перестала слышать. Тогда мы съели кошку… Я расскажу потом, как мы ее съели. Потом я ослепла… Как раз тогда нам привели собаку. Это меня спасло.
Не вспомню… Не запомнила, когда мысль о том, что можно съесть свою кошку или свою собаку, стала нормальной. Обыкновенной. Стала бытом. Не проследила этот момент… Вслед за голубями и ласточками вдруг стали исчезать в городе кошки и собаки. У нас не было никого, как-то мы не заводили их, потому что мама считала: это очень ответственно, особенно большую собаку взять в дом. Но мамина подруга не могла сама съесть свою кошку и принесла ее нам. И мы съели. Я опять стала слышать… Слух исчез у меня внезапно, утром еще слышала, а вечером мама что-то говорит мне, а я не отзываюсь.
Война кончилась… Жду день, два, за мной никто не едет. Мама за мной не едет, а папа, я знала, в армии. Прождала я так две недели, больше ждать не было сил. Забралась в какой-то поезд под скамейку и поехала… Куда? Не знала. Я думала (это же детское сознание еще), что все поезда едут в Минск. А в Минске меня ждет – мама! Потом приедет наш папа… Герой! С орденами, с медалями.
Они пропали где-то под бомбежкой… Соседи потом рассказывали – поехали вдвоем искать меня. Побежали на станцию…
Мне уже пятьдесят один год, у меня есть свои дети. А я все равно хочу маму…
«Такие красивые немецкие игрушки…»
Таиса Насветникова – 7 лет.
Как я себя помню… Все было хорошо: детский сад, утренники, наш двор. Девочки и мальчики. Я много читала, боялась червяков и любила собак. Жили мы в Витебске, папа работал в строительном управлении. С детства больше всего запомнила, как папа учил меня плавать в Двине.
А потом была школа. От школы у меня осталось такое впечатление: очень широкая лестница, стеклянная прозрачная стенка и очень много солнца, и очень много радости. Было такое ощущение, что жизнь – это праздник.
В первые же дни войны папа ушел на фронт. Я помню прощание на вокзале… Папа все время убеждал маму, что они отгонят немцев, но чтобы мы эвакуировались. Мама не понимала: зачем? Если мы останемся дома, он найдет нас скорее. Сразу. А я все повторяла: «Папочка, миленький! Только возвращайся скорее. Папочка миленький…»
Уехал папа, через несколько дней уехали и мы. По дороге нас все время бомбили, бомбить нас было легко, так как эшелоны в тыл шли через каждые пятьсот метров. Ехали мы налегке: у мамы было сатиновое платьице в белый горошек, а у меня ситцевый красный сарафанчик с цветочками. Все взрослые говорили, что уж очень красное видно сверху, и как только налет, все бросались по кустам, а меня, чем только можно было, накрывали, чтобы мой этот красный сарафанчик не был виден, а то я как фонарь.
Воду пили из болот и канав. Начались кишечные заболевания. Я тоже заболела… Трое суток не приходила в сознание… Потом мама рассказала, как меня спасли. Когда мы остановились в Брянске, на соседний путь подали воинский эшелон. Моей маме было двадцать шесть лет, она была очень красивая. Наш состав стоял долго. Она вышла из вагона, и ей сказал какой-то комплимент офицер из того эшелона. Мама попросила: «Отойдите, я не могу видеть вашу улыбку. У меня дочь умирает». Офицер оказался военным фельдшером. Он вскочил в вагон, осмотрел меня и позвал своего товарища: «Быстренько принеси чай, сухари и белладонну». Вот эти солдатские сухари… Литровая бутылка крепкого чая и несколько таблеток белладонны спасли мне жизнь.
Пока мы ехали в Актюбинск, весь эшелон переболел. Нас, детей, не пускали туда, где лежали мертвые и убитые, нас ограждали от этой картины. Мы слышали только разговоры: там столько-то закопали в яму, там столько-то… Мама приходила с бледным-бледным лицом, руки у нее дрожали. А я все расспрашивала: «А куда делись эти люди?»
Никаких пейзажей не помню. И это очень удивительно, потому что я любила природу. Запоминались только те кусты, под которыми мы прятались. Овраги. Почему-то мне казалось, что нигде нет леса, мы едем только среди полей, среди какой-то пустыни. Однажды испытала такой страх, что после него уже никакой бомбежки не боялась. Нас не предупредили, что поезд стоит десять-пятнадцать минут. Коротко. Поезд пошел, а я осталась… Одна… Не помню, кто меня подхватил… Меня буквально вбросили в вагон… Но не в наш вагон, а в какой-то предпоследний… Тогда я впервые испугалась, что останусь одна, а мама уедет. Пока мама была рядом, ничего не было страшно. А тут я онемела от страха. И пока мама ко мне не прибежала, не схватила в охапку, я была немая, никто от меня слова не мог добиться. Мама – это был мой мир. Моя планета. Если у меня даже что-то болело, возьмешься за мамину руку, и болеть перестает. Ночью я всегда спала рядышком с ней, чем теснее, тем меньше страха. Если мама близко, кажется, что все у нас, как раньше дома было. Закроешь глаза – никакой войны нет. Мама только не любила разговаривать о смерти. А я все время расспрашивала…
Из Актюбинска поехали в Магнитогорск, там жил папин родной брат. До войны у него была большая семья, много мужчин, а когда мы приехали, в доме жили одни женщины. Мужчины все ушли на войну. В конце сорок первого получили две похоронки – погибли дядины сыновья…
Из той зимы еще запомнилась ветрянка, которой мы переболели всей школой. И красные штаны… По карточкам мама получила отрез бордовой байки, из нее сшила мне штаны. И дети меня дразнили «Монах в красных штанах». Мне было очень обидно. Чуть позже получили по карточкам галоши, я их подвязывала и так бегала. Около косточек они натирали ранки, так все время приходилось под пятки что-то подкладывать, чтобы пятка стала выше и не было этих ран. Но зима была такая холодная, что у меня все время подмерзали руки и ноги. В школе часто портилось отопление, в классах замерзала вода на полу, и мы катались между партами. Сидели в пальто, в рукавичках, только обрезали пальчики, чтобы можно было держать ручку. Помню, что все много читали… Так много… Как никогда… Перечитали детскую библиотеку, юношескую. И нам стали давать взрослые книги. Другие девочки боялись, даже мальчики не любили, пропускали те страницы, где писалось о смерти. А я читала…
Выпало много снега. Все дети выбегали на улицу и лепили снежную бабу. А я недоумевала: как можно лепить снежную бабу и радоваться, если война.
Взрослые слушали все время радио, без радио не могли жить. И мы тоже. Радовались каждому салюту в Москве, переживали каждое сообщение: как там на фронте? В подполье, в партизанах? Вышли фильмы о битве под Сталинградом и под Москвой, так мы по пятнадцать-двадцать раз их смотрели. Подряд три раза будут показывать, и мы будем три раза смотреть. Фильмы показывали в школе, специального кинозала не было, показывали в коридоре, а мы сидели на полу. По два-три часа сидели. Я запоминала смерть… Мама меня за это ругала. Советовалась с врачами, почему я такая… Почему меня интересуют такие недетские вещи, как смерть? Как научить меня думать о детском…
Над нами рвались бомбы… На земле лежали столбы и провода. Люди испуганные, все бежали из домов. Из своих домов все бежали на улицу, предупреждали друг друга: «Осторожно – провод! Осторожно – провод!», чтобы никто не зацепился, не упал. Как будто это было самое страшное.
Еще утром двадцать шестого июня мама выдавала зарплату, она работала бухгалтером на заводе, а вечером мы уже были беженцами. И когда уходили из Минска, то видели, как горела наша школа. Пламя бушевало в каждом окне. Так ярко… Так… Так сильно, до самого неба… Мы рыдали, что горит наша школа. Нас было четверо у мамы, трое шли пешком, а младшая «ехала» у мамы на руках. Мама еще волновалась, что ключ взяла с собой, а квартиру забыла закрыть. Она пыталась останавливать машины, кричала и просила: «Возьмите наших детей, а мы пойдем защищать город». Не хотела поверить, что немцы уже в городе. Город сдали.
Страшным и непонятным было все, что происходило на наших глазах. С нами. Особенно смерть… Возле убитых валялись чайники и кастрюли. Все горело… Казалось, что мы бежим по горящим уголькам… Я всегда дружила с мальчишками. Росла сорванцом. Мне было интересно посмотреть: как это летят бомбы, как это они свистят и как они падают. Когда мама кричала: «Ложимся на землю!», я через петельку для пуговицы подглядывала… Что там на небе? И как люди бегут… На дереве что-то висит… Когда я поняла, что это что-то от человека на дереве висит, у меня был столбняк. Я закрыла глаза…
Сестре Ирме было семь лет, она несла примус и мамины туфли, страшно боялась потерять эти туфли. Туфли были новые, бледно-розового цвета, с граненым каблуком. Мама взяла их нечаянно, а может, потому что это была у нее самая красивая вещь.
И с ключом, и с туфлями мы скоро вернулись назад в город, где все сгорело. Скоро начали голодать. Собирали лебеду, ели лебеду. Ели какие-то засохшие цветы! Приближалась зима. Немцы сожгли большой колхозный сад за городом, боялись партизан, так все ходили и обрубали там пеньки, чтобы хоть немного принести дров. Нагреть дома печь. Из дрожжей делали печенку: жарили дрожжи на сковородке, и у них появлялся привкус печени. Мама дала мне деньги, чтобы я купила хлеба на рынке. А там старая женщина продавала козлят, и я вообразила, что спасу всю нашу семью, купив козленка. Козленок подрастет – и у нас будет много молока. И я купила козленка, заплатив за него все деньги, которые мне дали с собой. Я не помню, как мама меня ругала, помню только, что мы несколько дней сидели голодные: деньги кончились. Варили какую-то затирку, кормили ею козленка, я брала его с собой спать, чтобы ему было тепло, но он замерзал. И скоро умер. Это была трагедия. Мы очень плакали, не разрешали его уносить из дома. Сильнее всех плакала я, считая себя виноватой. Мама вынесла его ночью тихонько, а нам сказала, что козленка съели мыши.
Но в оккупации мы отмечали все майские и октябрьские праздники. Наши праздники! Наши! Обязательно пели песни, у нас вся семья певучая. Пусть это была картошка в мундире, иногда один кусочек сахара на всех, но в этот день старались что-то чуточку лучше приготовить, пусть назавтра останемся голодными, но праздники мы все отмечали. Шепотом пели мамину любимую песню: «Утро красит нежным цветом стены древние Кремля…». Это обязательно.
Соседка напекла пирожков для продажи и предложила нам: «Возьмите у меня оптом, а продайте в розницу. Вы молодые, у вас ноги легкие». Я решила взяться за это дело, зная, как маме трудно одной прокормить нас. Принесла соседка эти пирожки, мы с сестрой Ирмой сидим и смотрим на них:
– Ирма, тебе не кажется, что этот пирожок больше того? – говорю я.
Вы не представляете, как хотелось попробовать кусочек.
– Давай отрежем чуточку, а потом пойдем продавать.
Посидели так два часа, и нечего нести на рынок. Потом соседка начала варить подушечки, это такие конфеты, их давно уже нет почему-то в магазинах. Дала она нам продать эти подушечки. Опять мы с Ирмой сидим над ними:
– Одна подушечка большая, больше других. Давай, Ирма, немножко ее полижем.
У нас было одно пальто на троих, одни валенки. Мы часто сидели дома. Рассказывали друг другу сказки… Какие-то книжки… Но это было неинтересно. А интересно нам было мечтать, как кончится война и как мы станем жить после войны. Будем есть одни пирожки и конфеты.
Когда война кончилась, мама надела крепдешиновую кофточку. Как у нее осталась эта кофточка, я не помню. Все хорошие вещи мы сменяли на продукты. На этой кофточке были черные манжеты, мама спорола их, чтобы ничего не было мрачного, а только светлое.
Сразу мы пошли в школу и с первых дней стали разучивать песни для парада.
Facebook Если у вас не работает этот способ авторизации, сконвертируйте свой аккаунт по ссылке ВКонтакте Google RAMBLER&Co ID
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Немецкие рождественские игрушки
Эти игрушки появляются в домах только перед Рождеством. Иногда их созданием занимаются целые немецкие деревни, но чаще всего их привозят из Китая. Что поделать, покупателям важнее цена, чем история создания. Хотя. о чем я говорю, в 21 веке на рождественские рынки приходят не столько за подарками и сувенирами, сколько поесть или выпить (поэтому цены на глинтвейн каждый год растут).
Schwibbogen, Швиббоген - деревянная арка со свечами. Изображает арку неба. Внутри арки первоначально вырезали фигурки солнца, луны, звезд, потом их заменили библейские сюжеты. Арку устанавливают на подоконниках. Возможно, освещенные зимой окна помогали путникам и горнякам скорее найти путь домой.
До конца 20-го века Schwibbögen обычно делали из металла, после Второй мировой - из дерева. Сейчас внутри арки встречаются изображения любых сюжетов, мало относящихся к религии. Свечей на арке может быть разное количество, это зависит от размеров самой арки. В оригинале их 11.
Светящаяся арка была придумана шахтерами Рудных гор. В зимнее время они совсем не видели солнца, уходили на работу затемно и возвращались так же в темноте. Поэтому часто встречаются арки с темой шахтерской жизни. Возможно, изначально это был рождественский подсвечник, который освещал всем шахтерам общий рождественский обед. Либо это были сигнальные огни для рабочих одной смены, когда они завершали очередной год на шахте.
Рудные горы - это регион на границе между Германией и Чехией, ближе к Дрездену. С 12 в. в нем развивалась горнодобывающая промышленность, а в 19 в., когда доход от этой отрасли пошел на резкий спад, появились другие замещающие производства, например, создание игрушек из соломы, дерева, плетение кружев. Сейчас это ручное производство живет, в основном делают фигурки шахтеров, щелкунчиков, рождественских ангелов, арки-подсвечники, лесных зверей, деревянные фигурки курильщиков, музыкальные шкатулки и крутящиеся от горящих свечей пирамиды.
Центр народного творчества в Рудных горах (в том числе рождественских игрушек ручной работы) расположен в Зайфене (Seiffen). Его еще называют "Игрушечный угол", „Spielzeugwinkel“. Там находится объединение мастеров по скульптуре, по дереву, по игрушкам. Там же в Зайфене находится Музей игрушек (Spielzeugmuseum in Seiffen), а в соседней деревне Нойхаузен (Neuhausen) - Музей Щелкунчика (Nussknackermuseum), где хранится более 5 000 экземпляров. Также в Дрездене находится Музей саксонского народного искусства, где представлены игрушки Рудных гор. За сохранение предметов горнодобывающей промышленности и народных промыслов, Рудные горы в 1998 г. вошли в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.
После окончания Второй мировой стали распространяться арки с электрическим освещением. Огромные арки стали использовать в качестве городского освещения. Например, в Йохангеоргенштадте в 2012 г. была установлена уличная электрическая арка шириной 25 м.
В ГДР спрос на арки был такой большой, что их часто делали самостоятельно.
В 1990-х стали появляться разные формы арок, не в виде радуги, а в виде треугольника, Lichterspitze, Вершина из света, или в виде ромба. С 2010 г. стали делать ярки в виде высокого готического окна.
В той же немецкой деревне в Рудных горах традиционно делают Курильщиков или Человечков с трубкой - Räuchermännchen, Раухменшен.
Известно, что такие фигурки начали делать в Саксонии в 1830-х. Когда добыча олова в горах прекратилась, бывшие шахтеры стали вырезать фигурки из дерева. Сейчас это важная часть традиционного народного творчества Рудных гор. Игрушечным промыслом занимаются семьи в 3 и 4 поколениях. Небольшие фабрики и мастерские можно найти на каждой улице Зайфена.
Деревянная фигурка состоит из двух частей, внутри она полая. В нижнюю часть кладут дымящуюся ароматическую свечу. Такие ароматические свечи делали и раньше, только они были открытые. Со временем им придумали такую красивую деревянную фигурку.
Курильщиков вырезают из местных лиственных пород, таких как береза, бук, ель, липа, ольха и клен. Отдельные детали вырезают на токарных станках и потом приклеивают, придерживаясь шаблонного образа. Потом одежду и лицо разрисовывают вручную. На одну игрушку может уходить до 20 ч. работы.
Во времена ГДР курильщиков обычно продавали на Запад или обменивали на комплект зимних шин для Trabi.
Прогресс не стоит на месте и в Китае давно уже стали делать более дешевые копии. В ответ на это гильдия мастеров Рудных гор и туристическая организация деревни Зайфен в 2006 г. создали кампанию "Оригинал вместо плагиата".
Курильщики традиционно воплощают профессии жителей Рудных гор. Это могут быть лесники, горняки, деревенские жители, солдаты, женщины с клецками. Дым выходит не только изо рта "курильщика", но и из кофейника или словно поднимается пар над блюдом с клецками.
Так как Курильщик - типичный персонаж Адвента, то в его создании преобладают рождественские мотивы.
Сейчас делают не только курящих человечков, но и игрушечные изразцовые печи, над которыми поднимается пар, паровозы, мотоциклы, грибы, сердечки, кофейники и деревья с человеческими лицами.
В последние годы количество продаж Курильщиков падает, постоянные покупатели исчезают. Мастерам-ремесленникам уже хорошо за 80 лет и они не могут найти учеников. Интернетом они не владеют, поэтому не могут в качестве клиентов охватить весь мир. Культурная традиция постепенно отмирает.
В саксонском городке Кранцаль (Cranzahl) действует Музей курящих человечков (Das 1. Räuchermann-Museum). Музей был основан в 2011 г. и в нем представлено более 2000 разных фигурок курильщиков.
В основном Курильщиков продают в Саксонии и Тюрингии. Но также их экспортируют в Азию - Японию, Китай, Сингапур и Таиланд. Основные продажи идут в США, куда за 150 лет переехали жить 5 млн. немцев, и в Китай. На оригинальных игрушках из региона Рудных гор помимо надписи „Made in Germany“ должна быть и „Echt Erzgebirge“.
80% курильщиков в этом регионе производится вручную. Через интернет продается около четверти всех работ. Фигурки Курильщиков для немцев - это что-то вроде друга на всю жизнь, память о Рождестве в детстве.
Фото 1947 г. из Зайфена, где действовало промышленное производство Курильщиков.
Между Саксонией, Тюрингией и Баварией находится регион Фогтланд (Vogtland). Там создают свои рождественские фигурки - Моховых человечков, Мусманн, Moosmann, Moosmaa.
Старичок-Моховичок - герой местных легенд. Он живет в дремучем лесу, между корней деревьев, в валежнике или в пещере, и помогает бедным. Ростом он около 3 футов. Питается лесными грибами, ягодами, растениями. Одет в наряд из еловых веток или мха. Осенние листочки, подаренные им людям, в основном беднякам, превращались в золото. Люди предпочитали дружить с ними.
Старичок-Моховичок был придуман в лесных краях Фогтланда во второй половине 19 в. Главный элемент фигуры - деревянный корпус с приклеенными руками и ногами. Руки, ноги и головы тщательно вырезались опытными резчиками. Позже головы стали делать из фарфора и из пластика.
Костюм для Лесных человечков делали женщины - из бумаги, обклеенной мхом. В одной руке человечек держал Рождественский фонарь, в другой - ветку в качестве палки.
Со временем появились разные образы Старичка-Моховичка - рыцари, солдаты, охотники, лесники. Они могли держать в руке арку со свечами или рождественскую ель, трубку, корзину и колокольчик. На всех фигурках обязательно была одежда из мха из местного леса.
Особенно широко искусство резьбы Лесных человечков началось в этих краях после окончания Второй мировой.
В книге Иоганна Августа Эрнста Келера 1867 г. «Народные традиции, суеверия, легенды и другие древние традиции в Фойгтланде» рассказывалось, что в то время такие поделки из мха, веточек и цветной бумаги мастерили в основном бедные дети в городах, чтобы немного заработать.
Обычно Моховые человечки, мужчины и женщины, жили в лесу, но в период Адвента они на 12 дней приходили в деревни, чтобы пожить в домах у людей. Поэтому это рождественский символ. Уже в первый вечер Адвента они садились на деревенские подоконники и заглядывали в окна. Они светили свечой в руке, чтобы проверить, что в доме не водятся злые духи.
Такого человечка можно было узнать по невысокому росту, зеленой одежде, связке дров или корзине грибов. Это лесной дух. который живет в окружении деревьев.
Моховой человечек воплощает жизнь простого, бедного, но трудолюбивого человека, который умеет довольствоваться малым. Мох выступает символом мира и защиты. Ведь зимой многие существа живут под мхом и питаются им. Моховой человечек - это словно надежда на более хорошую и успешную жизнь с приходом весны.
Сейчас зимой в деревнях этого региона иногда можно встретить установленную в полный рост деревянную фигурку Мохового человечка.
Немецкий старичок-моховичок мне напомнил русского, из сказки "Морозко". Тоже лесной маленький человечек, который помогает людям. Второе его воплощение - слепая старуха со связкой дров, которая потом расколдовала парня.
Рождественский огурец, Weihnachtsgurke.
Давным-давно в немецкоязычных землях существовал обычай вешать на рождественскую елку маленький зеленый огурец - маринованный огурчик из банки. Это была забава для детей - кто первый в Сочельник найдет зеленое на зеленом, тот получит подарок. Огурец менял свой размер: для самых маленьких детей вешали огурец поочевиднее, побольше, пониже, а для тех, кто постарше, огурец выбирали поменьше и вешали вглубь елки, повыше.
Поиск огурца превращался не только в сугубо семейное событие, в игру вовлекали всех гостей. Кто первый найдет, тот получит право распаковывать подарки. Либо ему очень здорово повезет в предстоящем году.
Почему на елку стали вешать огурец? Потому что в бедных семьях часто не было денег, чтобы порадовать всех детей. Часто дети получали в подарок только то, что найдут на елке - огурец или простую выпечку, без сахара (он слишком дорого стоил).
Возможно, вся эта история - просто умелый маркетинговый ход. Говорят, что еще в 1840-х годах немецкие стеклодувы из Тюрингии изготавливали украшения в виде фруктов и орехов, в том числе огурцов. Фрэнк Уинфилд Вулворт, основатель сети универмагов США Woolworth, во время поездки по Германии познакомился с этими стеклянными игрушками и решил импортировать их с 1880 года в Америку, чтобы продавать в своих магазинах. Чтобы новые рождественские украшения в виде огурца лучше продавались, он придумал трогательную историю немецкой традиции. Идеальный маркетинговый ход был готов.
Сейчас в Германии производят множество стеклянных огурцов - блестящих и матовых, с блестками и в красном колпачке. Есть немецкие семьи-традиционалисты, которые считают, что на рождественском дереве должны быть только религиозные символы - красные яблоки из рая, церковные колокольчики и трубы ангелов, сами ангелы, соломенные звезды и блестящая вифлеемская звезда. И всяким случайным огурцам нет места на елке.
А есть те, кто считает, что рождественский огурец - интересная игра, которая позволяет без ссор решить вопрос, кто распечатывает все подарки под елкой.
Сейчас рождественский огурец можно купить на многих рождественских рынках.
Материалы по теме:
- Рождественская выпечка: Марципан, хлеб Святого Маркуса, покровителя Венеции. История афродизиака для взрослых, лекарства для больных и рождественской сладости для детей.
- Рождество и Новый год в Берлине в 1986 г. Описание 15-летнего подростка старых традиций, подарков из Западной и Восточной Германии
Читайте также: